За нападение на «южан» — смерть.
Доходчиво объяснили, поверил сразу. Потому о побеге не смел и мечтать. Отсюда не убежишь. Кроме железной двери, от людей меня отделяют три решётки, отпирающиеся исключительно с пульта дежурного. В вентиляционном отверстии, забранном плотной сеткой — шланг подачи слезоточивого газа. Две видимые камеры видеонаблюдения, наверняка сколько-то невидимых, датчики, индикаторы, замки, особая программа фиксирует любой мой чих, выискивая в нём злой умысел.
Из мебели — биотуалет с рулоном мягкой бумаги, да цельнометаллическая койка с матрацем и подушкой, сделанными из какого-то жутко прочного, пористого материала. Мягкие, но... полная дрянь. Воздух не пропускают, отчего тело постоянно потеет в и без того жарком климате. Ни душа, ни умывальника. Пить можно из прозрачной пластиковой канистры — её меняют дважды в сутки, во время кормления.
Попади в моё узилище правозащитники — с порога попадают в обморок.
Такая ограниченность в элементарных бытовых условиях объяснялась обычной практичностью. Помещение предназначалось для временной передержки, а не постоянного проживания. Потому с обустройством особо никто и не заморачивался. Без помывки пару-тройку дней можно прожить, как и без чистки зубов. Не сдохнешь.
Попал — привыкай.
Из всех социальных благ — радио, бесконечно транслирующее однообразные интервью с победителями и репортажи с пресс-конференций. Оттуда и наслушался маршей с прочей пропагандистской белибердой. Иных ведущих начал по голосу узнавать, ненавидя за раздражающий тембр голоса или манеру новостной подачи.
Громко работало, динамики старались. Такая вот издёвка над поверженным противником. Сиди и слушай, как мы вас уделали.
Щёлкнул магнитный замок, с оттяжкой лязгнул засов — самый надёжный запор на все века. Дверь приоткрылась, впуская неразговорчивого тюремщика — дюжего детину с угловатой мордой, и моего недавнего знакомого — Длинного.
Убирать конечности с обозначенных жёлтых пятен пока никто не разрешал. По распорядку, я должен так стоять до окончания всех действий «южанина» и менять положение только по его приказу. А дел у него в моей скромной обители полно: визуально осмотреть имущество бригады, сменить питьевую канистру, поставить на койку контейнер с едой, выдать мне чистые трусы.
Да-да, как любит говаривать Псих. Трусы. Другой одежды заключённому, из-за отсутствия кондиционера, не полагалось.
Старые, после переодевания и кормления, тюремщик без всякой брезгливости уносил с собой.
Меня этот громила игнорировал, будто я — пустое место. Что же, имеет все основания. Даже если гипотетически представить, что я смогу нейтрализовать крепкого бойца, то куда бежать дальше? За дверью, точно известно, притаился ещё один дуболом, готовый ко всему. В этой бригаде, как и в моей... теперь, наверное, бывшей... организация на высоте, все неожиданности предусмотрены. И кто сказал, что в светильнике не спрятана самонаводящаяся турель или световая граната?
Я бы, лично, ни капли не удивился. Дёшево и сердито.
— Можешь встать нормально, — прозвучало за спиной. — Переодевайся. Ешь.
Длинный по-прежнему молчал, привалившись плечом к стене. Задумчивый такой, словно расписание поездов на вокзале читает.
Пока я менял трусы и впихивал в себя принесённый корм — иначе этот спрессованный суп-пюре, растворяющийся в желудке, и не назвать, мой пленитель почёсывал переносицу, тёр подбородок. Так и подмывало спросить в открытую: «Чего мнёшься? Говори!»
Но я молчал. Обращаться без разрешения нельзя. Пил, жевал, ждал.
— Налопался? — поинтересовался детина, отбирая пустой контейнер.
— Да. Спасибо.
Моё «спасибо» ему, конечно, до лампочки, однако отношения нужно налаживать. Желательно, добрые. Тюремщики — каста мстительная, избалованная властью. Портить жизнь они умеют великолепно.
— Маяк, — наконец подал голос Длинный. — Мне сказал Псих, что у тебя есть деньги. Много. В наличных банкнотах Федерации. Только не сказал, где ты их хранишь.
Жевал бы — подавился. Но и без того проглоченное встало колом в пищеводе. Зачем первый номер об этом разболтал? С какой целью? Мои накопления, ещё недавно бережно таскаемые по просторам Нанды, лежат где-то в земле, на нашей разбомбленной позиции. Товарищ о них знал, банкноты видел. Однако он не видел, как я их в закуток, под спальным топчаном, прятал. Никто не видел — на меня тогда что-то нашло, перестраховался.
Или по-другому?
Псих — не продажная гнида, а очень умный человек, неоднократно доказавший свою порядочность. При всех его странностях — практически живой компьютер с необычным программным обеспечением. Таким... для узкого круга пользователей, заточенным под особые задачи.
Связи у меня с первым номером нет, всех замыслов узнать не получится. Зато имеется личный опыт, вопящий о том, что есть в том заявлении двойное дно. Не может не быть. Псих наверняка продумал данный ход, проанализировал возможные последствия и таким образом намекает... Знать бы, на что? Ведь примерная точка схрона с моими финансами сослуживцу известна — я не особо скрывал, что после нашего вояжа в столицу предпочитаю всё своё носить с собой и что кредиты притащил на позицию. Догадаться более детально, при его умственных способностях, легче лёгкого — достаточно прикинуть удобные места для тайника, их окажется не так уж и много. Но Псих умышленно предпочёл об этом умолчать, переведя стрелки на меня.
Снова загадка.
Проболтался при допросе? Бред. Сильно сомневаюсь, что допрашивающие пытками выбивали признание: есть ли у его младшего товарища деньги? Тем более, в госпитале.
Или, предположим, выбивали? Нет, нестыковочка... Это по-другому работает. Из наставника вытряхнули бы всё, и про кредиты — тоже, до мельчайших подробностей. А после перерыли бы нашу бывшую огневую точку вдоль и поперёк, и пленный Маяк не понадобится.
Воображение тут же засомневалось в месторасположении Психа, предлагая лечебное учреждение заменить моргом или кладбищем, но я задавил паническое настроение на корню.
Посмотрел на детину-тюремщика, тот кивнул. Угу, можно говорить.
— Где ты его видел?
— В армейском госпитале. Ездил по делам, завернул к приятелю. Случайно узнал, что в закрытом отделении лежит наш общий знакомый. Проведал.
— Тебя пропустили? — обстоятельства встречи заставляли усомниться.
— Да. Контракт по охране принадлежит «Югу». У военной полиции мало людей, особенно после наступления. Другим заняты.
Я хотел рассмеяться бойцу в лицо и... осёкся, припомнив свою службу по сопровождению гуманитарки. Наша бригада тоже гребла всё под себя. Любые денежные контракты, где требовалось присутствие вооружённых людей, неизменно становились добычей «Титана». Бизнес на войне — он такой, любит с силой дружить.
Видя моё недоверие, Длинный счёл за лучшее объясниться в подробностях:
— Маяк! Ты плохо понимаешь своё положение и ситуацию в общем. Я тебе объясню... Ты не комбатант, а, по сути, наёмник, как и я, — громила в подтверждение кивнул, блокируя двери своей габаритной тушей. — Поэтому действие всяких договорённостей и конвенций проходит мимо и тебя не касается. Был бы ты солдатом регулярной армии — другое дело. За тебя бы говорили протоколы, международные наблюдатели, межправительственные соглашения и прочий ворох документов, придуманный для подобных случаев. Но ты, по закону, уголовный преступник, убивавший граждан Розении в составе незаконного вооружённого формирования. «Титан» у нас рассматривают только так, и никак иначе. Жопа, верно?
Давая мне осмыслить сказанное, он сделал паузу, прошёлся по камере, потрогал противоположную входу стену с закрашенными царапинами, при детальном рассмотрении складывающимися в нецензурную фразу.
— Терпимо, — я умышленно ответил невнятно, давая «южанину» развить тему.
Длинный пожал плечами, оставляя эмоциональную составляющую на моё усмотрение. Хочешь — плачь, хочешь — смейся. Ему без разницы.
